Том 8. Рассказы, повести 1892-1894 - Страница 118

118

В другое время, когда поэтика Чехова оценивалась уже иначе, А. И. Богданович писал именно о такой точке зрения: «Критика доброго старого времени <…> приучила <…> требовать от художников, чтобы они всякий раз подчеркивали свое отношение, и писатель, предоставляющий самому читателю делать выводы из данной им картины, для них прямо непонятен. Литература представляется им чем-то вроде дореформенного учителя с указкой в руке, которою она руководит читателя в прямом смысле слова, и первый вопрос, с которым они обязательно обращаются к писателю, — „како веруешь?“ Правдива ли данная им картина это вопрос второстепенный, и потому такой огромный писатель, как Чехов, давший такую поразительную по пестроте и многообразию жизни картину, но не позаботившийся расписаться, как он сам к ней относится, конечно, человек безыдейный и к добру и злу постыдно равнодушный» («Мир божий», 1902, № 10, стр. 12).

Причины многих произвольных и неожиданных толкований коренились именно в необычности, новизне чеховской «объективной манеры». Уже тогда Скабичевский объяснял: «Вышеозначенное недоразумение, т. е. отрицание у г. Чехова идеалов, происходит между прочим и от той причины, что, как художник в истинном смысле этого слова, г. Чехов никогда не формулирует своих идеалов теоретически» («Новости и биржевая газета», 1893, № 87, 1 апреля). О мастерстве Чехова говорили во всех статьях середины 90-х годов. Но почти всегда оно отмечалось как бы отдельно, в глазах критики оно существовало вопреки основным принципам чеховской поэтики.

4

В это же самое время взгляд на Чехова как писателя, лишенного миросозерцания и «не подающего надежды» (Перцов) в будущем большем понимании общественной жизни, начинает встречать сильную оппозицию. В последних произведениях Чехова «Жена», «Палата № 6», «Рассказ неизвестного человека», «Остров Сахалин» многие увидели существенно новое, некий перелом в творчестве.

Опровергая сложившуюся репутацию Чехова как писателя, «равнодушного к каким-либо идеям», Иванов категорически заявлял: «Последние произведения г. Чехова идут безусловно наперекор такому представлению о его таланте. Именно здесь подняты серьезнейшие вопросы общественного содержания, именно здесь с полной ясностью сказалось стремление литературы отдать отчет в знамениях времени!» («Артист», 1894, № 1, стр. 103–104).

В публичной лекции о Чехове, прочитанной 23 марта 1894 г. в Историческом музее, Гольцев говорил: «Не могу согласиться с критиками Чехова, которые находят некоторую случайность в выборе им тем и бесполезную иногда трату большого дарования на воспроизведение ничтожных явлений. На это были свои условия, и надо надеяться, что художественное творчество Чехова вышло теперь на настоящую дорогу» (В. Гольцев. А. П. Чехов… — «Русская мысль», 1894, № 5, стр. 42). В. Голосов в последних повестях Чехова видел признаки «нового удачного периода творчества с сильно общественно-прогрессивным направлением» («Новое слово», 1894, № 1, стр. 378). Полемизируя с Михайловским, Р. И. Сементковский замечал, что у Чехова «начинает все сильнее звучать» общественная нота (Р. Сементковский. Шестидесятые годы и современная беллетристика. — «Исторический вестник», 1892, № 4, стр. 197).

Переменил свой взгляд на Чехова и Скабичевский, постоянно упрекавший его в общественном индифферентизме. Уже после появления «Дуэли» и «Жены» он писал: «До сих пор г. Чехов отличался полным отсутствием какой бы то ни было идейности в своих произведениях, всякой осмысленности <…> Но ныне и он, по-видимому, стремится отдать себе отчет в изображаемых явлениях жизни, осмысливать их, проливать на них высшие философские взгляды» («Новости и биржевая газета», 1892, № 44, 13 февраля). После выхода в свет «Рассказа неизвестного человека» Скабичевский написал статью под названием «Есть ли у г. А. Чехова идеалы?» («Новости и биржевая газета», 1893, № 87, 94, 101; 1, 8, 15 апреля). На заглавный вопрос он отвечал положительно. Разобрав сцену объяснения героев в XVII главе «Рассказа неизвестного человека», Скабичевский заканчивал статью обращением «ко всем мало-мальски беспристрастным читателям»: «<…> неужели подобную сцену, которую можно смело поставить на одном ряду со всем, что только было лучшего в нашей литературе, мог создать писатель, не имеющий никаких идеалов?» (№ 101).

К числу критиков, признававших перемены, происшедшие в творчестве Чехова в 1892–1894 гг., присоединился — правда, значительно позже — и Михайловский. В статье «Кое-что о г. Чехове» он писал: «Как „Палата № 6“, так и „Черный монах“ знаменуют собою момент некоторого перелома в г. Чехове как писателе; перелома в его отношениях к действительности» («Русское богатство», 1900, № 4, стр. 133).

По мнению некоторых критиков, этот перелом отразился и в чеховской поэтике. Так, Иванов считал, что в 1892–1893 гг. уже в самой манере Чехова явно стала ощущаться «известная тенденция»: «Автор будто торопится высказать свой личный взгляд, представить читателям общие выводы. Герои нередко рассуждают, очевидно, за счет автора, и такие рассуждения подчас настоящие публицистические речи» («Артист», 1894, № 1, стр. 103–104). Была высказана даже мысль почти беспрецедентная в литературе о Чехове — о преобладании в его последних произведениях «идейности над художественностью», о том, что у Чехова теперь «ясно сказывается» «желание поучать, но не трогать, действовать на ум, а не на сердце», что он «заговорил речью Толстого, Бьернсона и прочих моралистов-философов наших дней» (Р-ий. Смелый талант. — «Гражданин», 1892, № 34, 3 февраля).

118